Встреча от лукавого - Алла Полянская

– Ну, разве что на суде. Где там Дэн?

Я хочу посмотреть на него. Мне хочется увидеть нормальное человеческое лицо – прежде чем я встречусь со свекровью и мужем. Одного Фролова мне мало, хоть он меня и понимает, как мне кажется, но не до конца. Он не знает, как я готовилась к смерти. Я не могу рассказать, что знала о готовящемся покушении – потому что тогда придется рассказать о Мироне, а этого делать нельзя. Он не знает, что это значит – целую неделю приходить в квартиру и спокойно разговаривать с человеком, который деловито планирует твои похороны, прикидывая, на чем можно сэкономить. Знать это и молчать, не сказавшись ни звуком, потому что еще есть дела, которые надо уладить. А потом сидеть на крыше дома и думать – как скоро я умру, долго ли будет больно после падения? Я полезла на эту крышу не только затем, чтобы еще раз посмотреть на город и реку, я сама выбрала, какой смертью хочу умереть – я хотя бы это должна была выбрать, и Мирон все понял, я думаю. А эти мрази ждали, когда им привезут мой глаз.

Когда-то я смотрела фильм ужасов, где вся семья превратилась в вампиров, кроме одной девочки, и она жила в доме, полном вампиров, сначала не понимая, что происходит, а потом в какой-то момент поняла – и жила, прислушивалась к шорохам, пряталась ночью, но виду не подавала, что знает. Очень это было страшно, я всю неделю вспоминала тот фильм, но так и не вспомнила названия, чтобы его посмотреть напоследок.

– Ну что, готовы?

Реутов какой-то совершенно бесчувственный чурбан. Все ему надо поскорее, лишь бы выпихнуть меня из своего кабинета и забыть. С другой стороны – он не спал целую ночь, и до этого не гулял, в общем-то. Все-таки я эгоистка и думаю только о себе.

– Давай с этим покончим. – Фролов закрыл папку и подтолкнул ее к Дэну. – Забери. Мерзость какая, просто слов нет.

– Нежный ты стал, Константин Николаевич.

– Моей старшей позавчера двадцать исполнилось. А ну как найдет себе подобную семейку?

– Тоже верно. Но у нее есть ты, уж ты-то не дашь ей вляпаться в такое. Ладно, поехали. Ты как, Лина, готова?

– А я что… давайте покончим с этим и поедем по своим делам. У меня сегодня первый рабочий день на новом месте, и я бы не хотела опоздать.

– Вот такой подход мне нравится – деловой и без истерики. – Реутов одобрительно кивнул. – Дай мне еще яблоко, у тебя там есть, я видел.

Я снова лезу в сумку и достаю яблоко. Мне нравится угощать его, мне нравится смотреть, как он грызет яблоки белыми крепкими зубами, ровными, как у голливудского актера. Что он здесь делает – с такой внешностью? Хотя, безусловно, внутренне он абсолютно на своем месте, и когда-нибудь, я уверена, станет генералом – ему очень к лицу будет мундир.

Боже, о чем я думаю…

– Лина, только спокойно. – Дэн прицельно бросил в корзину огрызок и снял трубку. – Поняла?

– А я спокойна, че.

Ну а чего мне теперь дергаться? Все позади: свекровь с мужем вряд ли в ближайшее время выйдут на свободу, и досаждать мне станет некому. Я вернусь в свою квартиру и переделаю там все. Вот буквально все. Я выброшу всю мебель, кроме круглого бабушкиного столика и трюмо, перекрашу стены, разобью все окна и вставлю другие… в общем, там не останется ничего, к чему прикасались эти двое. Нет, я их не стала ненавидеть – не знаю даже почему. Я когда думала, что умру, их не ненавидела. Но я ими брезгую. И я их презираю. И уж, конечно, не желаю им ничего хорошего. Я паршивая христианка, тут уж ничего не поделаешь, но если честно, то христианские догмы, которые пытается преподносить церковь, меня вообще мало волнуют. У меня с Богом свои отношения, и посредников в них я предпочитаю не впутывать.

В кабинет постучали, вошел полицейский в форме, за ним втиснулся мой муж и замер, увидев меня. Его мать, шедшая следом, наткнулась на него, споткнулась, но женщина в форме успела ее подхватить.

Я смотрю на Виктора и не чувствую ничего – ни разочарования, ни злости, ни даже недоумения. За ту жуткую неделю я уже все передумала, всему дала оценку и все для себя решила. Конечно же, в том, что произошло, есть и моя вина. Я ведь и правда не любила Виктора и понятия не имела, любит ли он меня. Я не знаю, отчего я обошла этот момент в нашем браке… да и можно ли теперь то, что было, назвать браком? Хотя я снова лгу, причем самым наглым образом. Я знаю, отчего так случилось. Я ничего не знала о браке. На маму в этом вопросе равняться нельзя в принципе, а наши с Петькой отцы вообще не могли быть примером в данном вопросе. И я, собственно, выходя замуж, ничего не ждала, просто не думала, что будет так тяжело, а это оказалось тяжело.

– Ты!

Свекровь громко всхлипнула. Грузная, с толстыми ногами и громадной задницей, с дряблым животом и несколькими подбородками, спускающимися на грудь, как жабо, она всегда напоминала мне домомучительницу фрекен Бок из мультика о Карлсоне. Конечно, я свои аналогии никогда не озвучивала, но…

Я молча смотрю на них, Виктор отводит взгляд. Нам с ним нечего сказать друг другу. И свекрови мне сказать нечего. Я не знаю, что с ними будет дальше, но, наверное, если бы не этот проклятый глаз, который они требовали, я бы на них и не сердилась особенно. Но отчего-то этот момент с глазом меня сильно цепляет, я и не думала, что меня что-то способно настолько зацепить.

– Что бы ты стал с ним делать?

– С чем?! – Виктор, видимо, не ожидал, что я стану задавать вопросы.

– С моим глазом. Ну, вот если бы тебе его принесли. Как бы ты отличил, мой это глаз или еще чей-то? И что бы ты с ним потом сделал?

Он смотрит в окно, свекровь тяжело дышит и сверлит меня взглядом. За несколько часов, проведенных в полиции, платье на ней обвисло и помялось, но ее лицо… Ранее я видела ее только улыбающейся. Она все время улыбалась, когда я была поблизости – такая, знаете, идеальная мама. Ну, или укоризненно качала головой. А вот сейчас она настоящая, ее натура проступила на лице настолько явственно, что я, глядя в ее холодные колючие глаза, поежилась. Зачем ей понадобился наемник? Она запросто могла отравить меня или зарубить топориком, которым рубила на кухне мясо. Я для нее и была – просто мясом, лежащим на пути к вожделенному имуществу, которое они с сыном уже считали своим. Идиотизм какой-то.

Пожалуй, если бы я лучше разбиралась в людях, я должна была бы ее бояться. Виктор – ну, мама велела, он сделал, и все, но эта дама… Черт ее знает. Мне даже сказать ей нечего. Может, если бы она ругалась, кричала или билась в истерике, я бы это не то чтобы поняла, но это показалось бы мне более нормальным, чем ее острый пристальный взгляд. Интересно, она поняла, что ночью я ее разыграла, или решила, что ее воображение и нервы сыграли с ней злую шутку? Дэн говорил, что она не в себе? Нет, она уже вполне пришла в себя – в истинную себя. О господи, и это существо я впускала в свой дом. Ведь часть ее генов могла передаться нашим с Виктором детям.

А я – счастливая и очень удачливая тетка, потому что все эти чаши меня миновали, ни из одной мне не пришлось толком хлебнуть.

– Уведите.

Полицейские подталкивают арестованных к двери и выводят их. Ни Виктор, ни свекровь не сказали ни слова. Не думаю, что встреча со мной сильно потрясла их – Виктор в силу эмоциональной ограниченности ничего не чувствует, а свекровь… Я вспомнила ее глаза и вздрогнула. Этот взгляд будет преследовать меня долго.

– Дэн, по-моему, этот аттракцион был лишним. – Фролов бесцеремонно лезет в мою сумку за очередным яблоком. – Цель не достигнута.

– Зато я теперь знаю, как с ними работать. – Дэн зевает и поднимается – Все, ступайте, а я домой поеду, спать хочу зверски. Если будут новости или что-то понадобится, я позвоню. Что, Лина?

– Ничего… просто я смотрела на нее и думала – почему она сама меня не отравила, например? Или не столкнула с крыши? Ведь могла.

Дэн одобрительно кивнул и принялся складывать бумаги со стола в сейф.

– Я спросил у нее. – Он очень старательно укладывает папки, лишь бы не смотреть на меня. – Я же видел, какого свойства эта дама. Знаете, что она ответила? Ни за что не догадаетесь. Она грех на душу брать не хотела. Она верующая, понимаете вы это? А чужими руками – это вроде как и ничего в ее понимании. Охренеть, какая логика у человека. Иногда, глядя на людей, я думаю: наша страна оказалась в жуткой нравственной яме оттого, что вместо морали ей предложили – не веру, а обряды. Этим заменили все: способность самостоятельно мыслить и адекватно оценивать свои и чужие поступки, нормальные человеческие побуждения, честь и совесть, а все оттого, что из тоталитарного совка многие ударились в не менее тоталитарное обрядоверие, не имеющее ничего общего ни с моралью, ни с религией, ни вообще с чем-то, что касается этических категорий. Я сложно говорю?